Пальцы, скользившие по сукну, замерли. Сандерс молчал, ожидая дальнейших вопросов, хотя, как ему казалось, из него выжали все, что можно. Нет, не так. Все, о чем он уже упоминал в письменном докладе на имя Вилкинсона.
– Благодарю вас, Сандерс, – произнес наконец Грейблад скрипучим голосом, – можете быть свободны. Если у вас были какие-либо планы на ближайшее время, рекомендую их отложить. Вы можете понадобиться.
– Слушаю, сэр. – Сандерс четко повернулся и покинул кабинет.
Едва взглянув на скучающего в приемной секретаря, он вышел в холл и подошел к окну. Зеленое море листвы простиралось, казалось, до горизонта. Говорят, председатель комитета любит выходить в лес и собственноручно кормить ручных косуль. Что ж, у каждого свое хобби.
А вот интересно, что делал в кабинете сам президент Содружества Американской Конституции? Хотя он и сидел в самом темном углу, Сандерс видел его прекрасно, будто тот был ярко освещен софитами. Раньше Сандерс не замечал за собой способности видеть в темноте, но, похоже, путешествие но Каналам и Гною сильно изменило его. Специальный агент Сандерс – ноктолоп… Вот о чем лучше молчать. Любопытно будет проверить, на что он еще способен?
И на что теперь способны Касьян Полубой и Лив Уилер, тоже неплохо было бы узнать!
Лес отсюда, с высоты четырех тысяч футов над уровнем моря, казался огромной мохнатой шкурой, расстеленной на снегу. До кромки леса было довольно далеко — около двух часов бега на охотничьих лыжах, однако ночь и морозный туман у подножия гор скрадывал расстояние.
Звезды ледяными брызгами застыли на угольно-черном небе. Здесь, в горах, они сияли чисто и ровно, и казалось, что если подняться выше, ну, может еще на тысячу футов, то можно будет потрогать их руками.
Луны не было — она взойдет только под утро, чтобы почти сразу раствориться в розовых сполохах зари, но к тому времени он уже будет на равнине, в лесу.
Сандерс подбросил в костер таблетку пироксела и засыпал в котелок кофе — на одну кружку. Как раз одну он и успеет выпить, прежде, чем начнет спускаться. Снег вокруг костра протаял до желтой прошлогодней травы — наст был неглубокий, не то, что в лесу, и когда он уйдет, на снегу, до следующего бурана, останется ровный круг голой земли, будто весна попыталась на этом крохотном участке одержать над зимой маленькую победу.
В горы его загнала местная зверюга — разновидность росомахи, сильный и опасный зверь, размером с двухгодовалого медведя. Как и земная росомаха, эта могла преследовать добычу сутками, если не удавалось задрать сразу. Сандерс подставился росомахе почти пять суток назад: оставил на снегу следы крови, для чего полоснул ножом по руке. Рана затянулась быстро — он знал за собой такую особенность, одну из многих, приобретенных около пяти лет назад. Зверь взял след под утро и Сандерс, коротавший ночь неподалеку на вырубке, присев в наспех сооруженном шалаше из еловых ветвей, продел ноги в петли на широких лыжах и пошел по глубокому снегу, не слишком торопясь, но и не мешкая. Его задача была не подпускать зверя на дистанцию короткого броска, где росомаха была чрезвычайно опасна и непредсказуема, но и не уходить слишком далеко, чтобы адреналин не растворился в крови — пропадало чувство опасности, из-за которого он и проводил короткие отпуска на малоосвоенных планетах.
Росомаха преследовала его не торопясь, как и поступала с обычной своей добычей — оленями и лосями, загоняя до полного упадка сил, чтобы почти без сопротивления добить обессиленное животное. Первые трое суток Сандерс слышал в морозной тишине жалобный плач росомахи — характерный звук, издаваемый ею при преследовании. Будто она жаловалась, что, вот, мол: лапы короткие, шуба тяжелая, а есть очень хочется, но добыча никак не сдается. От жалобных звуков Сандерса едва слеза не прошибала. Так бы взял, да и зарезался, лишь бы облегчить жизнь несчастному созданию. Однако последние сутки росомаха ревела все яростнее — обычно она загоняла оленей за сутки — двое, а тут уже четвертые заканчиваются. Досада и злость прорывались в ее голосе все чаще и, попадая на участки, где ветер смел снег, росомаха переходила на тяжелый бег. Это были самые опасные моменты — стоило подпустить ее слишком близко и пришлось бы схватиться в рукопашную, а из оружия у Сандерса был только охотничий нож.
На краю леса росомаха остановилась — впереди был длинный подъем, начинались предгорья, чужая территория. Здесь уже царствовали снежные барсы, и лишь боязнь упустить добычу могла заставить росомаху подняться в горы. Заметив ее нерешительность, Сандерс тоже остановился и присел на корточки — зверь устал, но был еще опасен, а его задача была измотать хищника до изнеможения. Так они и поднимались: Сандерс впереди примерно на полмили, росомаха позади. Она уже не ревела и не плакала, а только изредка поскуливала, то ли от голода, то ли от досады. Наконец под вечер она сдалась — легла на землю, и Сандерс различив, как мелькает ее красный язык, слизывая снег, понял, что победил.
Он прошел еще футов двести, разжег костер и впервые подкрепился кофе и сушеным мясом, купленным у местных охотников. Он имел на это право — зверя он измотал в равных условиях, а теперь предстояло исполнить то, ради чего он все и затеял: зафиксировать свою победу. Это уже для истории. Для его собственной истории. Может он еще сподобится завести семью и лет, эдак, через неизвестно сколько, будет рассказывать детям, а может и внукам, каким он был в молодости. А какой же охотничий рассказ без доказательства? Так, байка.